Хорошо известный нашим читателям политик, координатор фракции КПРФ в Государственной думе Сергей Николаевич РЕШУЛЬСКИЙ, единственный из нынешнего руководства КПРФ, кто неотлучно находился в Доме Советов с 22 сентября по 4 октября 1993 года. Он был в те годы членом Верховного Совета России, руководителем одного из комитетов. Все трагические события тех дней происходили не просто у него на глазах — он сам вместе с защитниками Дома Советов рисковал жизнью, переносил все тяготы блокады, переживал радость мнимой победы и боль поражения. Мы решили, что взгляд Сергея Николаевича на события десятилетней давности будет интересен нашим читателям именно тем, что это взгляд политика, не изменившего своим убеждениям. Мы встретились с ним в редакции, и наша беседа вылилась в ретроспективный политический анализ октября 1993 года.

     Валентин ЧИКИН: Каждый час из тех дней остался в памяти всех участников событий. И, вероятно, по обе стороны баррикад. Но те, кто противостоял Конституции и народу, предпочитают об этом не вспоминать. Конечно, какие-то детали стираются, но главное все равно осталось. Давай восстановим: что предшествовало указу 1400?

     Ты же помнишь: все лето Ельцин твердил об артподготовке, ездил по дивизиям, примерял десантный берет, в воинских частях запестрели плакаты с его изображением на танке и со слоганом «Президент — гарант конституции»… Насколько тогда внутри Верховного Совета чувствовалось приближение грозы в обществе и в депутатском корпусе?

     Сергей РЕШУЛЬСКИЙ: Да, в обществе царило смятение, людям хотелось каких-то гарантий надежности. Ведь межнациональные конфликты, шоковая терапия Гайдара, откровенный обман людей с ваучерами Чубайса были совершенно неожиданными для народа, привыкшего жить в мире, спокойствии и доверии к государству. Но события развивались иначе. Ельцин был главным фактором нестабильности.

     Определенное противостояние сложилось между депутатами и Кремлем. Мы же оба тогда были народными депутами и помним, как формировался депутатский корпус. Это был совершенно иной принцип, нежели в нынешней Думе.

     В.Ч. : Фракции коммунистов как таковой не было. Тогда почти 90 процентов депутатов и членов Верховного Совета состояли в одной партии — КПСС. Но монолитного партийного единства, которое сегодня есть в нашей думской фракции, не наблюдалось. Люди еще организационно принадлежали к партии, но они не считали себя связанными партийной дисциплиной — результат горбачевской перестройки. А съезд народных депутатов формировался из групп, объединенных по региональному признаку. Но было и от Советов еще многое — для депутатов была характерна ответственность в первую очередь перед своим округом.

     С.Р.: Именно поэтому на съездах возникало противостояние Кремлю. Социалистический принцип ответственности верховной власти перед народом все еще сохранялся.

     Что же касается Верховного Совета, работающего на постоянной основе, то я не стал бы преувеличивать его роль в противостоянии с Кремлем. Я считаю, что организованного противодействия в ВС не было. Конечно, многие были разочарованы тем, что увидели во власти. Но по разным причинам. Одни — потому, что понимали: грядет катастрофа для страны. Другие — потому что лично себя чувствовали обиженными при начавшемся переделе государственной собственности. А вернее, при ее разграблении.

     В то время были на слуху фамилии Шумейко, Полторанина, Попова Гавриила и многих других в связи с их финансовыми операциями, как писали в газетах тогда.

     В то же время действия самого президента все больше и больше вызывали тревогу. Он находился в таком запое, что это уже было не скрыть. На одном из депутатских совещаний Хасбулатов, говоря о Ельцине, откровенно пощелкал себя по воротнику, и это вызвало всеобщий смех. Никто даже не возмутился такой оценкой президента. Вести с ним диалог было невозможно, как невозможно было его остановить.

     Думаю, что одним из ключевых поводов для расправы с парламентом был Закон о приватизации, который тогда обсуждался. Он трудно рождался, его отвергали многие члены Верховного Совета и депутаты съезда. И вообще в конце концов был отброшен в сторону, а вся приватизация уже шла по указам Ельцина, которые, в свою очередь, формировались Чубайсом — по указке американских консультантов, переполнявших его структуры. Все это вызывало сопротивление.

     Та челядь, что вокруг Ельцина крутилась, знала: растащиловка может закончиться, и надо урвать то, что в руки дается. Ряд признаков говорил о том, что намечаемый очередной съезд народных депутатов должен окончательно поставить вопрос о государственной власти.

     В.Ч.: Давай подсчитаем, насколько значительно было число разочарованных, отвергающих этот курс?

     С.Р.: Когда мы 23 сентября наконец-то смогли приехать на съезд, около ста депутатов из тысячи ста заявили о том, что они слагают свои полномочия. Сто всего-то! И это при том, что кремлевская администрация работала с каждым очень активно. Их просто и подло перекупали. Кремль приглашал депутатов предать интересы народа в обмен на личное благополучие. Вообще с того момента это стало стилем жизни российской политической верхушки. Предательство сделалось бизнесом.

     И вот мы в те дни узнали, что первыми сложили полномочия Рябов, Починок, Степашин… Набралось человек 20. Помню, как Починок бегал по коридорам и ныл, что надо съезду расходиться, что ему-де никаких должностей не обещали и ни в какие структуры его не берут, но он уходит из Белого дома… Не успели мы лишить их депутатских мандатов, как Николая Рябова назначают председателем Центральной избирательной комиссии. Починка — замминистра финансов, Степашин, ныне счетная «честь и совесть» страны, был тут же назначен заместителем председателя Комитета по безопасности...

     Но были предложены не только должности. Всем, кто сложил полномочия, оказывалась и финансовая поддержка. Кажется, по 12 месячных окладов плюс возможность приватизации квартиры в Москве, еще какие-то компенсации. В общем, Ельцин выделил на перекупку 25 миллиардов рублей.

     И вот когда Ельцин попытался соблазнить какую-то часть, он увидел, что соблазненных оказалось немного. Когда они ушли, оказалось, что некому уже отстаивать интересы Ельцина. И стало ясно, что съезд примет решение о его отставке. Тем более что конституция, тогда еще советская, позволяла съезду народных избранников лишить должности и привлечь к ответственности президента, если его действия противоречат основному закону страны.

     В.Ч.: Я хотел бы напомнить о роли Конституционного суда. Его тогда возглавлял В. Зорькин, и было видно по всему, что он не мог не осудить те преступные действия, которые предпринимает власть. Тогда на всех заседаниях съезда присутствовал глава КС. И очень часто ораторы могли апеллировать к нему, как к высшей инстанции.

     С.Р.: Это было такое романтичное восприятие Конституционного суда всеми, ведь и Ельцин первое время к нему апеллировал. Он надеялся, что большинство судей — его сторонники. Но дальше возникло недоверие Ельцина к суду, и впоследствии он с ним расправился. В первую же ночь КС признал указ 1400 антиконституционным.

     Уже 22 сентября мы слушали выступление Валерия Зорькина. Валерий Дмитриевич тогда предложил нулевой вариант: совместно принять решение о проведении досрочных выборов президента и Верховного Совета. Он говорил, что это единственный выход.

     Мы тоже это понимали. Но не верили Ельцину и знали: если покинем здание ВС, то нас туда уже не пустят, мы потеряем возможность управлять ситуацией. Иными словами — потеряем Советскую власть.

     В.Ч.: Но ведь ты помнишь: тогда ни Ельцин, ни его окружение прямо не говорили о том, что они намерены ликвидировать сам институт Советской власти? Однако предчувствие этой беды витало в воздухе. Руководители Верховного Совета отстаивали этот институт всячески, и совещания, которые проводил Хасбулатов, преследовали именно эту цель. Кстати сказать, Хасбулатов выступал в нашей газете с обширными статьями, где отстаивал принципы Советской власти...

     С.Р.: Вот тут и лежит главная, коренная причина совершенного режимом преступления. Основы Советской власти были заложены в Конституции. И те люди, которые уже вкусили свободы и безнаказанности в присвоении государственной собственности, отлично понимали, что они не могут чувствовать себя в безопасности, пока действует Советская Конституция. Ее главный смысл в том, что власть подконтрольна народу через Советы. Поэтому им важно было ликвидировать Конституцию любой ценой. А следовательно, и институт Советской власти.

     Может, тогда еще не осознанно, туманно, но президентская камарилья имела в виду такую ситуацию, когда у парламента не будет рычагов воздействия на исполнительную власть. Как теперь, когда депутаты могут лишь пригласить какого-то министра на «правительственный час», а он может даже не прийти, а прислать своего самого дальнего заместителя. А ведь по Советской Конституции министр, приходя в ВС, вообще-то не знал, уйдет ли он оттуда министром, если работал не слишком эффективно. Так вот цель была очевидной: избавиться от подконтрольности народа, спасти собственные шкуры тогда и освободиться от страха народного возмездия в будущем.

     В.Ч.: При Советской власти как-то не говорили особенно о принципе разделения властей. Разговоры начались только уже при Горбачеве. Но ведь именно при Советской власти и было реальное разделение, когда народная представительная власть реально контролировала власть исполнительную.

     Но был и механизм контроля за представительной властью — Закон об отзыве депутата. Его также ликвидировали, и до сих пор не позволяют принять…

     Но вернемся к анализу причин расстрела Верховного Совета. Ведь Конституцию РСФСР все время латали, корежили. Но пока приходилось по ней жить. А над проектом новой, буржуазной конституции уже работало Конституционное собрание, куда входили многие «демократы»: Бурбулис, Шейнис, Олег Румянцев. Работа шла трудно: невозможно было подсунуть народу основной закон, по которому он лишался всех прав и гарантий социализма. Тогда предлагался альтернативный проект Конституции, автором которого был Юрий Слободкин. Этот проект опубликовала наша газета, и он нашел отклик у народа, приходило много писем в его поддержку. По слободкинской ли, по прежней ли Советской Конституции, но властям пришлось бы отвечать. Поэтому режиму надо было ударить нацию по голове, лишить ее сознания. И не случайно принятие ельцинской конституции связано с расстрелом Дома Советов.

     С.Р.: Прозрение среди руководства и членов Верховного Совета уже наступило. Но никакой организационной основы в этом процессе не было. Руцкой вел свою линию, угрожая одиннадцатью чемоданами компромата, из которых, наверное, не менее десяти были наполнены правдой. Хасбулатов проводил свою линию. Но главная мысль была сформулирована и воспринята в обществе: власть преступна! Это тоже было толчком к действиям. Преступная группа готовила государственный переворот.

     В.Ч.: Решение об освобождении Ельцина съездом было принято, сформированы правительственные органы. Надо ли было это делать? Ведь внешне именно этот шаг послужил поводом для расстрела.

     С.Р.: Это было необходимо. Законодательный орган не мог проходить мимо государственного переворота. Если президент преступает какие-то нормы Конституции, он автоматически отстраняется от должности, что и было подтверждено Конституционным судом.

     Наш последний съезд был постоянно действующим. Обычно собирались на заседания в вечерние часы. Повестку дня не обозначали — действовали по ситуации. 29—30-го числа мы надеялись, что соберутся главы субъектов Федерации, а они приезжали и собирались в Конституционном суде. Надеялись на инициативу Патриарха, на переговоры в Свято-Даниловом монастыре. А потом уже не надеялись ни на что.

     25—26 сентября выключили свет, отключили воду, потом появилась и спираль Бруно… Я собрал аппарат комитета, которым руководил, потребовал от всех идти по домам. Это особенно относилось к женщинам. Но часть мужчин решили остаться.

     В.Ч.: Когда начал работать съезд, к зданию стихийно стекались люди. Народ шел на защиту Советской власти. Какое впечатление внутри Верховного Совета оставляла эта поддержка?

     С.Р.: Это придавало сил, уверенности в своей правоте. К Дому Советов пришли люди совестливые, патриотичные. Но и очень разные — по политическим пристрастиям, по образованию, по возрасту. В общем, народ как он есть. К сожалению, там никакой организованной силы не было, это надо признать. Все готовилось стихийно, как ответная реакция на действия Ельцина. Инициатива была у них.

     А защитники Дома Советов говорили нам: ваше дело — быть здесь. И само ваше присутствие в здании говорит о том, что есть люди, которые болеют о нашей стране.

     23—24 сентября уже приехали люди с периферии. И мои земляки из Дагестана были. И это общение с ними позволяло чувствовать, что мы тут не напрасно.

     Нужен был массовый, организованный народный протест. Но его не было. КПРФ только восстанавливалась после суда, над ней нависла новая угроза запрета.

     В.Ч.: Но вот пришел день, когда в ВС и на съезде распространилась победная атмосфера: ушли ОМОН, милиция, была снята блокада и можно было свободно выходить из Белого дома… Было ощущение, что Ельцин собрал свою ораву и уехал в Завидово. Было ощущение нового дыхания у всех. Что же было на самом деле?

     С.Р.: Это уже было 3 октября. А за день милиция была заменена ОМОНом, и блокада достигла высшего ожесточения. Уже нельзя было ни войти, ни выйти. Омоновцы просто озверели и не шли ни на какие контакты. Женщины пытались уговорить их, чтобы пропустили в здание медикаменты или продовольствие. Бесполезно. Тогда нам доставляли продукты по коллектору. Мы с депутатом Геннадием Саенко таскали из подвалов мешки с хлебом — как самые крепкие мужики.

     В такой обстановке снятие блокады 3 октября было полной неожиданностью. Многие люди опять потянулись на митинги и демонстрации. Я помню, что кто-то забежал и крикнул, что сняты посты со стороны Арбата и творится что-то непонятное, ОМОН быстро уходит в сторону Кутузовского проспекта. Все выбежали на балконы, на улицу. Первое впечатление: нарастающий шум. Потом появилась огромная масса людей с красными — обратите внимание! — красными флагами, которая двигалась к нам.

     Омоновцы бросали машины, уходили. И десятки тысяч людей заполнили площадь. Но вдруг началась стрельба с верхних этажей здания мэрии.

     Начался штурм здания. Охрана исчезла. Все обнимались, братались, чувства были непередаваемыми. Это была эйфория победы. Именно в это время подошла колонна из 10—12 машин. Начали формироваться группы для похода на Останкино. Понятен поход: желание объявить всей стране, что мы победили.

     На площадь высыпали тысячи любопытных. Уже в темноте мы прогуливались по набережной, все-таки не уходя из Верховного Совета, видели много брошенной техники и помню, был разговор о том, что надо выставить охрану… Очень расслабились люди.

     Тем временем в неохраняемое здание ринулись любопытные, которые решили там переночевать. Было много женщин, подростков.

     Мы, естественно, тоже все остались, долго разбирали ситуацию. Горел свет. Появились вода и еда. Уже после 12 ночи, сморенные усталостью, уснули — кто где пристроился.

     А рано утром я проснулся от какого-то странного тарахтения. Уже когда вышел в коридор, понял: стрельба! Сознание отказывалось воспринять, что это происходит наяву. На пятом этаже был буфет с окнами во всю стену, и я пошел к окну. Не помню, кто меня толкнул за колонну, но сразу окно прошила пулеметная очередь. Под окнами кругами ходили бронетранспортеры, стреляли по зданию…

     Все, кто успел, собрались на третьем этаже, в зале Совета национальностей, где не было окон. Кто-то ушел в подвалы. К началу одиннадцатого начали стрелять из пушек. Ходили слухи, что стреляют холостыми. Наверное, так люди сами себя успокаивали. Но все здание содрогалось. Стреляли по верхним этажам. Что делалось там, наверху, не передать словами. Эти картины стоят перед глазами все десять лет. И никогда не забудутся.

     Так продолжалось до вечера. Сначала говорили, что детям и женщинам можно выйти, но оказалось, что нельзя. Журналиста, который пытался выйти с белым флагом, застрелили.

     В упор расстреляли священника. Я был очевидцем того, как расстреляли палатку, где были люди рано утром. Они спали. И даже не успели выскочить.

     К тому времени было понятно, что большинство отсюда не выйдет. Люди вели себя по-разному. Женщины держались мужественно. Были слезы, конечно, но это мелочь в такой ситуации. Некоторые мужчины впадали в истерику. Что, в общем, тоже объяснимо. Но их быстро приводили в чувство — паника была бы опасней всего. Одна мысль была самой горькой: чем же это все закончится — не лично для тебя, а вообще для страны.

     До сих пор помню, как Баранников произнес, что офицеры «Альфы» сложили оружие. Весь переполненный до предела зал взорвался радостью. Но потом пояснили, что они не перешли на сторону ВС, а просто пришли к нам без оружия. Один из «альфовцев», Володя его звали, сказал, что они получили команду брать здание штурмом, но не хотели бы этого. Они предложили всем, кто сложит оружие, выйти из здания, сказали, что посадят в автобусы и отвезут на безопасное расстояние. Мы сразу спросили, касается ли это всех — защитников Дома Советов прежде всего. Володя заверил, что все, кто сложит оружие, будут отпущены. «Альфа» сдержала свое слово. Я выходил одним из последних. «Альфовцы» вели себя нормально. Даже странно было слышать речь без мата. Нас проверяли, после чего мы спускались по ступенькам. Но автобусов не было. Они взяли какую-то часть людей и уехали...

     И тут началось противостояние «Альфы» и остальных «силовиков», что проводили операцию. Только мы вышли, началась стрельба трассерами. Они проходили куда-то за здание. Стреляли по уходящим людям. В спину.

     Да, было страшно, когда мы увидели толпы квадратных молодчиков в черных кожанках. Они были с дубинами. Но ребята из «Альфы» не допустили их к нам.

     «Альфа» довела нас до жилых домов и ушла. На улице бесился пьяный ОМОН. Мы забежали в последний подъезд дома — Агафонов, Еремина, Бабаев, еще несколько человек. Сидели на лестнице. Просили жильцов пустить в квартиры женщин. Нам отказали. Так мы просидели в укрытии часа два, а потом терпение лопнуло, и вышли в темноту, держась подальше от кустов, где орали омоновцы...

     Когда мне говорят, что ты просидел в Доме Советов от звонка до звонка, я отвечаю, что так говорят о тюрьме. Нет, тогда я находился в свободной стране, хоть она и была внутри колючей проволоки.

     В.Ч.: Как только пал Верховный Совет, сразу слепили конституцию под Ельцина. Но даже по этой конституции было предъявлено обвинение Ельцину в мае 1999 года. И две трети депутатов Госдумы обвинили его в преступлениях и потребовали импичмента. Эта Дума даже наполовину не состояла из коммунистов и патриотов. Тем не менее сумела найти в себе силы сказать обществу, что Ельцин — преступник. Почему же, на твой взгляд, не получилось объявить импичмент?

     С.Р.: Потому что нашему народу надо определяться наконец: или избирать депутатов для себя, или уходить от ответов и избирать по цвету глаз или умению кататься на лыжах. Да, нам тогда не хватило голосов. Но никто не напишет нам сценарий, как быть дальше.

     Не получилось? А я считаю, что у нас все получилось. Сам этот процесс вынудил Ельцина уйти в отставку. Да, он поступил изощренно, нашел надежную замену, прикрыл «семью». Но все-таки этот процесс показал отношение общества к ельцинизму. А кто как голосовал — зря они надеются, что это не осталось в истории. Я уверен, что результаты того голосования нам еще послужат.